Недавно руководитель московского центра помощи наркозависимым «Реабилитация live» Алексей Лазарев, возглавляющий направление помощи наркозависимым Синодального отдела по благотворительности, побывал в православном реабилитационном центре для женщин, зависимых от алкоголя и наркотиков, «Вектор-Калининград».
Здесь прекрасные бытовые и социальные условия и, главное, замечательная программа реабилитации по модели терапевтического сообщества. Выздоравливать зависимым женщинам помогает команда из 8 специалистов под руководством иерея Сергия Василевского — очень активного, дружелюбного и открытого батюшки. А финансируется проект в том числе и Фондом президентских грантов.
— Терапевтическая группа в этом центре живая и активная — глаза горят, работа кипит! Жизнь тут во всей полноте! — поделился Алексей Лазарев. — С большой радостью пообщался с воспитанницами. Ведь самое главное для меня в таких поездках – это общение с резидентами центра.
С одной из воспитанниц, которая попала в центр «Вектор-Калининград» как раз через консультацию Алексея Лазарева, у него состоялся очень подробный разговор.
Наталье 43 года, из них более половины она живет с проблемой алкогольной зависимости. Последние 7 лет — вообще сплошной запой. Ежедневное употребление и раз в два-три месяца –запой на 5-7 дней. В последнее время избавиться от зависимости женщина пыталась с помощью кодирования. Первый раз это было два года назад, но обещанного года трезвости не вышло: срыв произошел через 4 месяца. После двух месяцев употребления — снова кодировка на год, но через пару месяцев — новый срыв…
«Когда я поняла, что всё, что кодировки не работают, я ушла в очень серьезный срыв, на 25 дней. Это было в феврале 2019 года. Перед этим я сломала ребро, а значит, появилась официальная возможность быть на больничном — и я ушла в срыв…»
Удивительно, но Наталья при таком постоянном употреблении алкоголя еще держалась на работе, она ювелир-монтировщик. У женщины есть и семья: муж также страдает зависимостью, а ребенку от первого брака 18 лет. Большую поддержку Наталье оказывает и ее мама.
— В этот мой последний 25-дневный запой мне позвонила мама. Говорит: «Наташа, ты вчера попросила у меня помощи…» Я отвечаю: «Я — помощи?» Она: «Ты, наверно, этого не помнишь». Конечно, я не помнила. А до этого мама ходила в церковь к своему батюшке — он ей сказал, что пока ваша дочь не попросит помощи, вы ей помочь ничем не сможете. И вот она говорит, что я сама попросила помощи. Говорю: «Хорошо, ладно, пусть попросила…» Может, я уже сама чувствовала, что уже всё, что действительно нужно с этим что-то делать. У меня эта мысль где-то в подсознании сидела…
Сначала мы нашли протестантский реабилитационный центр, но мой бывший муж (он сейчас воцерковленный человек, служит алтарником) объяснил, что нужен центр православный. Наталья стала искать такой центр сама (бывший муж предложил номера телефонов). Звонила Наташа и в Москву в Координационный центр по противодействию наркомании (так Алексей Лазарев и познакомился с ней сперва заочно). К сожалению, женских центров в стране пока мало. Но женщине повезло: по номеру в Калининграде ответил отец Сергий, и через две недели Наталья уже была в центре.
Вместе с Наташей в Калининград поехал и ее муж — в мужской центр помощи зависимым «Жемчужное». Сначала наметили для него другой центр в Ленинградской области, но там запрет на курение, а это для мужчины пока проблематично.
11 апреля 2019 года — в этот день супруги прибыли в калининградские православные центры. С тех пор муж и жена общаются посредством писем. Но один раз смогли увидеться — на 3-дневном семинаре (он проходил в конце июля) с Романом Прищенко. И это была потрясающая встреча.
— Когда я увидела мужа, я его не узнала! Я не узнала его глаза, потому что жизнь у него была очень тяжёлая и глаза были всегда, можно сказать, мёртвые. Сложно было смотреть в его глаза. А тут, у меня аж дух захватило: вдруг в его глазах началась жизнь! И в ходе разговора я поняла, что он пришёл к Богу. Я-то шла этой дорогой постепенно, а он (такое ощущение) – хоп и рывок. И он мне пытается рассказать об этом, донести всё. И у меня, конечно, главный вопрос: готов ли он дальше жить в трезвости? Он отвечает: «А собственно зачем я тогда сюда ехал? Я ехал с одной-единственной целью – жить дальше в трезвости». И вот мне недавно пришло письмо от него. И я понимаю, что мы с ним на одной волне, идём по одной дороге, это очень здорово. Он тоже очень хочет жить в трезвости — в широком понимании этого слова.
— В процессе реабилитации у вас, возможно, происходила какая-то переоценка вашей совместной жизни? — такой вопрос задал Наталье Алексей Лазарев.
— Да, это началось буквально через месяц, когда я писала по журналу задания. Отвечала на вопрос, чем готова пожертвовать ради своей трезвости. Готова пожертвовать… расставанием со своим любимым человеком – моим мужем. Если у него произойдет срыв, то я от него ухожу… Раньше для меня, кроме алкоголя, ничего в жизни не существовало, соответственно, я не могла дать мужу то, что он хотел бы от меня получить как от жены, как от женщины, как от матери. И через месяц пребывания в центре у меня началась работа над тем, что вообще такое для меня семейная жизнь, что для меня мой муж. Смогу ли я сейчас, когда начнётся совершенно другая жизнь, дать ему что-либо вообще? Ведь у меня была жизнь из двух составляющих — употребление и работа. Сейчас для меня очень важна моя семья, мой муж, с которым я не просто хочу жить. Я хочу его узнавать, познавать, интересоваться им и его жизнью.
— Как будто бы произошла какая-то разморозка? То есть появились чувства, желание эти чувства проживать и вообще желание жить?
— Да, желание жить! Мне тут пришла мысль, что я, наверное, всю жизнь (у меня была очень серьезная детская травма в 5 лет, только сейчас докопались до этого с психологом) не хотела жить. У меня не было элементарного желания жить. А сейчас появились и интересы, и хобби. Здесь, на реабилитации, у меня открылись таланты…
— Можете поделиться?
— Я начала рисовать, причём начала писать лики. Собираюсь в дальнейшем идти учиться иконописи, вот прямо после этой реабилитации. То есть мне это очень интересно. И это так вдруг во мне внезапно открылось… Также церковный хор: матушка прослушала меня, сказала, что надо петь. Шахматы я вдруг полюбила. То есть происходят такие удивительные вещи. На данный момент я могу сказать, что у меня появилось желание жить, но к нему я шла довольно-таки тяжелым путём осмысления себя. Все эти 8 месяцев, что я в центре, шла постоянная работа…
В центре Наташе пришло понимание смысла жизни – жизнь вечная, Царствие Небесное.
«Цель моей жизни – это трезвость в обширном понимании этого слова: не будет трезвости – не будет вечной жизни. Как же я могу пойти употреблять? Ведь тогда я предам Бога, потеряю спасение, не смогу быть с Богом… Это действительно сдерживающий фактор. Также многое я поняла и при познании себя и осознании каких-то вещей, отношений с людьми. Я считаю, что это большой прорыв, потому что идет осознанность, оценка, ответственность — и за слова, и за действия. Я уж не говорю о своей трезвости…»
Желание жить пришло не сразу. Сначала Наталья, имея мотивацию к трезвости и работая по программе, «вырабатывала его искусственно». Она объясняет: «Сначала я начала искать, чему можно порадоваться каждый день. И запускала эту радость себе в душу и позволяла себе порадоваться». И постепенно искусственная радость стала естественной. И мне уже не нужно напрягаться, чтобы радоваться чему-либо. Не нужно напрягаться, чтобы, например, пойти порисовать. Мне это интересно! Есть интерес — есть радость — есть желание жить. А если радости нет, будет уныние, депрессия и в итоге потребление…»
— Наташа, а благодаря чему здесь, в центре, происходят такие чудесные изменения? Могло бы это быть и дома? Или обязательно надо было приехать в реабилитационный центр, чтобы началась новая эпоха в вашей жизни?
— Я как раз думала над этим вопросом, потому что не верила в программу, когда сюда ехала. Я ехала в центр просто потому, что нужно было действительно что-то сделать. Но что делать, я не знала. И, когда батюшка сказал, что здесь на самом деле человек меняется, меня это зацепило. Думаю: интересно, а как меняется? Я скептик, мне нужно пощупать, потрогать, мне нужно на самой себе убедиться, что это как-то работает. Пока я сама не почувствую, не поверю. (Это не касается веры в Бога, тут мне никакие доказательства не нужны).
— И что, тебе удалось воочию увидеть в себе эти перемены?
— Да. У меня с детства постоянное чувство вины перед всеми. Мне в нормальном тоне делают малейшее замечание, как у меня сразу чувство вины: какая я плохая. И я начинаю себя загонять очень сильно. И тут (я прожила в центре уже несколько месяцев) я плохо закрутила две из пяти банок с заготовками. И мне девочки говорят: Наташ, такое дело, можно что-то исправить? Да, говорю, конечно, сейчас исправим. И тут я вдруг поняла, что уже не испытываю чувства вины за свою ошибку. То есть я смогла себе позволить ошибиться.
Почему так происходит? Мы здесь вынуждены находиться вмести 24 часа в сутки. Мы абсолютно разные. И у нас вообще практически нет возможности уединения. Мы вынуждены вместе жить, общаться, высказываться. Сначала коммуницировать в группе было очень тяжело. Но постепенно мы получаем знания и применяем их на практике.
Вот у меня с кем-то из девчонок идет проблема. Ага, что я могу сделать? Я не бегу вперед паровоза, потому что нам не нужны конфликты, нам нужно конструктивное решение проблемы. У меня здесь есть возможность проанализировать и подумать. Не как в социуме, где зачастую требуется моментальное решение проблемы. Для меня как человека эмоционального это особенно полезно (бывало, одно слово, два, три, и всё – конфликт). Здесь же есть возможность проработать какую-либо ситуацию, информацию, например, до вечерней группы. У меня полдня, да даже полчаса: я сижу и думаю, а как сказать, а нужно ли вообще говорить? А может быть нужно один на один поговорить сначала? Ага, страшно, не готова один на один. Хорошо, я вынесу это на группу. Вот такими шажочками маленькими на практике я сейчас дошла до того, что, собственно, я и получила.
— То есть фактически это школа, где можно получить знания и их тут же применить их на практике. Почему это нельзя сделать самой дома? Потому что нет чёткого понимания природы своей болезни, нет знаний о том, как правильно строить взаимоотношения с окружающими людьми, нет информации по другим составляющим проблемы зависимости?
— Да, раньше вообще ни о чём не было информации. Я даже не говорю про алкогольную зависимость — элементарно не было знаний, как конструктивно общаться с людьми. Что нужно конкретно отслеживать в себе, на чём себя ловить, над чем работать. Лет 10 назад у меня был опыт работы с психологом, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что я здесь получила.
И, конечно, в центре дают очень много информации про нашу болезнь. Так, на 2-й день моего пребывания здесь, я узнала, что больше употреблять будет нельзя, никогда. Осознала это я только через 4 месяца, а приняла я это… (действительно приняла, совершенно спокойно, радостно) на прошлой неделе. Любое малейшее упоминание об алкоголе — это постоянно прорабатывается на группе. И уже нет поиска лазеек для употребления, но эти мысли (даже не мысли, а ощущения такие маленькие) всё равно сохранялись. И тут я совершенно случайно поймала себя на мысли, что это же просто здорово, что мне нельзя больше употреблять. На последнем месяце реабилитации я поймала самое важное, для чего я вообще сюда приехала.
— Употребление потеряло ценность?
— Да, наконец-таки. Ушел страх потери алкоголя в жизни. То есть я могу себе позволить испытать тягу, но я ее не боюсь. Я с ней общаюсь, с ней разговариваю — и она уходит. Но опять же, это тоже произошло буквально месяц назад. Когда я поняла, что я боюсь этого состояния тяги, боюсь срыва, я стала рассуждать, почему я ее боюсь, зачем боюсь, что со мной случится, если я позволю испытать тягу? Вот на этом всё закончилось, страх ушёл. Я, наверное, с благодарностью отношусь к тяге, потому что, если её не будет, я в какой-то момент могу забыть, что я больна, а это очень чревато. Потому что, если мы о чём-то забываем, то можем снова наступить на те же грабли…
— Вспомните за 8 месяцев, проведенные в центре, ситуацию, когда было труднее всего.
— Был такой период через 3,5 — 4 месяца с начала реабилитации. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что всё, я больше не могу, я очень устала. Начала считать дни, сколько мне еще здесь осталось. Это было действительно тяжело: умом-то я понимаю, что я должна пройти 9 месяцев, никуда не деться от этого, но моральное состояние было довольно-таки сложным.
— Это такой был кризис?
— Да, наверное, это самый большой кризис был. Но он миновал. В этом помог и семинар с Романом Ивановичем Прищенко. Он объяснил, что нельзя уходить даже за день до конца реабилитации, вот просто нельзя этого делать. В тот момент очень сильно проникли в мозг его слова. Когда я преодолела этот кризис, потом уже разные ситуации так не выбивали из колеи. Я поняла одну простую вещь: что бы тут не происходило, как бы мне не было плохо, как бы я себя не ломала, я отсюда не уйду, я пройду всё. Пройду всё, чтобы мне уйти отсюда вовремя, со знаниями, с инструментами, и меня ничто на этом пути реабилитации не остановит.
— А было чувство ответственности?
— Да, есть чувство ответственности — за мужа, за ребенка, за маму. Как можно предать людей, которые прошли со мной такой путь? Никто из близких людей от меня не отвернулся, они верят в меня, ждут.
— Что вы можете сказать людям, у которых в семье есть алкоголик, наркоман? Как им лучше себя вести?
— Хочется пожелать им сил и веры. Надо обращаться к Богу, просить, и Он поможет. Каждому родственнику, который живет рядом с зависимым человеком, обязательно нужно пройти группы по созависимости. Это беда еще страшнее, чем зависимость. Нужно постараться уйти от созависимости, от этой сцепки с зависимым человеком, сделать хотя бы пару-тройку шагов — и тогда вы уже по-другому будете смотреть на своего зависимого, по-другому общаться с ним, разговаривать. В это время можно давать ему дозированную информацию, что можно жить по-другому, что есть возможность изменить свое сознание на 360 градусов и эта возможность реальна. Но ни в коем случае нельзя давить, навязывая свое мнение. Мы, зависимые, очень чувствительные люди, у нас огромное отрицание всегда и везде, поэтому нужно действовать очень аккуратно.